После 1945 года Гитлера обвиняли во всех возможных жестокостях, но жестокость была ему несвойственна. Для него было совершенно естественно остановить машину и поделиться едой с молодыми велосипедистами у обочины дороги. Однажды он отдал свой плащ старику, ковылявшему под дождем. Он мог прервать работу в полночь и приготовить еду для своей собаки Блонди.
Он не мог есть мяса, так как это означало смерть живого существа. Он не хотел, чтобы ради пищи в жертву приносили даже кролика или форель. Он допускал на столе только яйца, поскольку это означало, что курицу не убили.
Отношение Гитлера к еде было для меня постоянным источником удивления. Как мог человек, у которого такая насыщенная деловая программа, который принимал участие в десятках тысяч утомительных массовых митингов, с которых он приходил мокрым от пота, часто теряя при этом 1-2 килограмма веса; человек, который спал ночью всего 3-4 часа - как мог такой человек, думал я, физически выживать на одном вареном яйце, нескольких помидорах, 2-3 блинах и тарелке лапши. А он к тому же еще набирал вес!
Он пил только воду. Он не курил и не терпел, когда курили в его присутствии. В час или два ночи он все еще мог говорить, не обращая внимания на время, у камина, оживленный, часто шутил. Он никогда не проявлял признаков усталости. Его слушатели могли быть чертовски усталыми, но не Гитлер.
Его описывали как усталого старого человека. Нет ничего более далекого от истины. В сентябре 1944 года, когда он, как сообщалось, уже едва передвигал ноги, я провел неделю у него в гостях. Его умственная и физическая энергия были все еще исключительными. Покушение, которое было совершено на него 20 июля, только придало ему новые силы. Он пил чай в своей комнате с таким спокойствием, как если бы мы сидели в его маленькой личной квартирке в канцелярии до войны или любовались снежным пейзажем и ясным синим небом, стоя у большого эркерного окна в его доме в Берхтесгадене.
